«Таарка»

Первый в мире фильм на языке сету оказался на поверку кошмарной деревенской былью.
Удивительно, но в погоне за сельским «реализмом» (в кавычках, потому что за давностью лет невозможно понять, что тут правда, а что – штампы) «Таарка» догнала и перегнала «Любовь земную», «Тени исчезают в полдень» и прочие безнадежно советские «Вечные зовы» с их захарами дерюгиными и манями поливановыми.

В фильме Айна Мяэотса жизнь знаменитой певуньи Таарки из деревни Хилана (1856-1933; в разных возрастах Таарку играют Инга Салуранд, Сийри Сисаск и Марье Метсур) неотделима от дикого, необузданного, темного пейзажа сетуской глубинки. Обитающие тут мужики глядят с прищуром, бабы – смотрят искоса. Если здесь занимаются любовью, то с такой удалью, что от голых тел валит пар. Если рожают, то орут так, что в окрестных лесах слышно. Если изменяют женам, то, почти не таясь, у ближайшего сарая, на виду у мимохожих детей, содрогаясь всем телом, рыча и закатывая глаза. Если насилуют, то под жутким ливнем, в грязи, и земля вокруг ходит ходуном. Если пьют, то по-черному, чтобы свалиться потом в загон со свиньями. Если поют, то зычно, раскатисто, звеня всеми своими нагрудными серебряными украшениями...

В этом жутком мире, напрочь лишенном государственных признаков (Российская ли Империя на дворе, Эстонская ли Республика – один черт), сету, финны и эстонцы понимают друг друга без напряга, переходя на русский, когда надо особенно смачно выругаться («Yob tvoyu mat! Ponyal?» – орет отец Таарки, почему-то обращаясь к жене в мужском роде) или спеть что-нибудь трогательное а-ля (да простит нас Киплинг) «мохнатый шмель – на душистый хмель». Впрочем, русский мат – это десерт, а не основное блюдо. В выражениях жители сетуских деревень не стесняются, и после «Таарки» лексикон русских зрителей рискует обогатиться такими душеполезными эстонскими словами, как «puts» и «lits». Красной нитью через фильм проходит тема, простите, мужского полового достоинства: яйца (ясень пень, не куриные) герои поминают часто и в самых разных контекстах.

Это все – черты не народа сету, разумеется, но черты «темной деревни» вообще, и, например, в русских частушках похабства никак не меньше. Наверное, есть своя сермяжная правда в том, чтобы показать сетуское житье-бытье конца XIX – начала XX века без прикрас, с бранью, пьянью и любовью, шибко смахивающей на гон. Однако следует учесть и побочный эффект: от этого беспросветного мира зритель хочет сбежать куда глаза глядят. С точки зрения кинематографа «Таарка» – произведение искусства, но тем хуже для искусства: когда описываемая реальность настолько омерзительна, что начинает тошнить, тебе уже все равно, на сету говорят герои или на урду. Особенно это касается сцены, в которой станционный смотритель насилует дочь Таарки. Фильм, между прочим, не рекомендуется к просмотру детям до 12 лет, что означает, видимо, что детям 13-ти лет он в самый раз – при том, что от упомянутой сцены выворачивает и вполне взрослых людей. Шок – это по-нашему.

Местами фильм почти скатывается в лубок (наплевав на финский «сухой закон», Таарка поит президента Стольберга и маршала Маннергейма водкой). Местами, наоборот, восходит до иронического реализма. Вот в деревню прибывают финский фольклорист Армас Отто Вяйсянен и эстонская собирательница народных танцев Анна Раудкатс. Пока Вяйсянен спаивает сетуских мужиков, вручая им склянки с водкой (или чистым спиртом?) в обмен на фразу на языке сету, Раудкатс, прыгая от восторга, пытается постичь смысл местного народного танца. Беда в том, что мужики не могут сказать ничего путного, кроме того, что на прошлой неделе они ходили в баню, а у танца никакого особенного смысла нет – он сам себе смысл, средство и цель в одном флаконе. Цивилизации сталкиваются, обходится без жертв, фольклористы отделываются легким испугом.

По большей же части «Таарка» – реализм самый что ни на есть посконный и, повторим, страшный. Полунищая певунья при всем желании не могла сбежать из деревни, да и не стремилась она никуда: жила как живется, сходилась с кем хотела и где хотела, кое-как воспитывала детей, орала песни на свадьбах, пьянствовала вволю и так далее. Замечательно, что авторы «Таарки» воздерживаются от оценок; фильм являет собой, как говорят на Западе, slice of life, «кусок жизни», только вот – что это за жизнь? О чем кино – о сетуских народных напевах? Или все-таки о людях, которые жили по большей части беспутно и никчемно, так и не удосужившись создать семью или, на худой конец, посеять что-нибудь светлое, доброе, вечное?

Кроме песен, конечно. Но сплошная безнадега – она и с песнями безнадега.